Харьковское

Харьков – хрупкость, нахрапистость, хитрость.

Но всю жизнь охранять я готов

и туманов молочные литры,

и бидон серебра облаков,

и лошадок худеющий цокот,

и булыжников гладкую сталь,

и девчонки насмешливый локоть,

и весны просоветский хрусталь.

Харьков… Харьков… Синички у хаты.

Никогда ты не станешь богатым.

 

Признание

Я на белое черное не говорил.

И за наглость речей подлеца не хвалил.

Может быть, слишком часто угрюмо молчал.

Но других смельчаков на пути не встречал.

А ведь было не просто на людях молчать,

когда велено было неправду кричать,

славословить обман и безродную спесь.

Вот поэтому я не в почете, а здесь.

Здесь, где рядом растут не спеша лопухи,

и качается марево летнее лип.

Где в тени про себя я читаю стихи,

а сосед говорит: - Ну, Серега, ты влип!

 

В.Евменову, И.Ильину, А. Кальниченко

Сословие словесников веселых,

ботаников корней и падежей,

речей обильных праздных хлебосолов, -

тех, у кого не все, как у людей.

Вы дым пускаете арабской тонкой вязью.

прижимаете диктанты снов к глазам.

Сказанья агглютинативных Азий

вам внятны, как кунжутное «Сезам!»

Склонения склоняются пред вами.

А вы слоняетесь, вселенную зубря.

И буквы звезд спускаются словами

к вам по ночам с ознобом ноября.

Вы цокаете языком, как майя.

Гербарий иероглифов собрав,

кому откроете вы золотые тайны

морфем целебных и сонорных трав?

Флористы фолиантов сладкопыльных,

шумерской собиратели пыльцы

и языков – пусть мертвых, но двужильных,

тех, на которых шепчут мудрецы:

«Сословие словесников веселых…»

 

Венские каникулы

Я из страны шатров, а Вена – Город.

Что одиночке-гунну делать в ней?

Кочую и почуять строгий норов

не успеваю гулких площадей.

Здесь торжествует мужество Эвклида.

И женственность не свойственна церквам.

Здесь глаз внезапно видит пирамиду,

но тайна предназначена не нам.

Запасы воздуха хранят в гранитном шаре

орлы имперские. Но отменен полет.

И, отражаясь в солнечном пожаре,

железную баранку лев грызет.

Берите кольца – и стучите в двери!

Вам отворят, но внутренность тая,

не растолкуют сумрачность поверий,

оседлые приметы бытия.

Ночные буквы льют иезуиты.

Скрежещут перья и звенят мечи.

Химер масонских каменные свиты

пытаются на шпиль зари вскочить.

Играют мускулами боги и герои.

О постамент копытом кони бьют.

И окружают Вену, словно Трою,

столетья отчеканенных минут.

Бессмертным смехом будоражит Хофбург

пленительно беспечная Сиси.

Но, затаив заточки острый хобот,

 сочится итальянский ассасин.

Как театрален Город и нейтрален!

Как он прекрасен в ужасе своем!

В холодный пот музейно сладких спален

мы без бахил Аттилами войдем.

И все, что здесь когда-то будет с нами,

в другой эпохе вновь произойдет.

Боец высокий цепко держит знамя.

А коль уронит – вечность упадет.

 

В Венецию! В Венецию! В Венецию!

«Из всех мест, в каких я был доселе, самое светлое воспоминание оставила во мне Венеция». А.П. Чехов

Венеция по-чеховски светла.

В каналы падают небесные алмазы.

И сквозь пенсне из грустного стекла

финальные поблескивают фразы.

И снова обрывается струна.

И звук, как прежде, ласков и туманен.

Он выпьет соло тишины

до дна обутых в море полусонных зданий.

И на губах застынет соль микстур.

Неизлечимы ветры тихой боли.

И в устье пьесы выйдет драматург,

покачивая вымысел в гондоле.

 

* * *

Давай! Давай влюблюсь в тебя навечно.

Да сколько вечности мне той

осталось в области конечной

за тонкой города чертой?

За горизонтом геометрий,

за вертикалями веков –

бездушных, средних, незаметных,

без передышек для стихов?

Стихов горячих, настоящих,

тех, что бездарность истребят.

Я отложу их в долгий ящик.

Не для ученых – для тебя!

Давай влюблюсь-влюблюсь беспечно!

Давай я буду первым встречным!

Давай я буду первым взглядом.

Давай идти я буду рядом –

 туда где счастья крик и край.

Давай дышать вдвоем. Давай?

 

Исповедь Коменданта

Вы думали, что я шучу взвалив на плечи эполеты?

А я для вас зажег свечу, как капельку живого света.

Я обнажил судьбы клинок, я вызвал зло на поединок.

А что еще я делать мог, когда все ринулись на рынок?!

Кто продавал, кто предавал…

И исподлобья треуголки я к вам, растерянным, взывал,

чтоб не толпились вы без толку.

Не мыслил строить полки,

лелеять очаги восстанья.

Я не разбрасывал силки,

приманкой сделав чьи-то тайны.

Не к бунту вас готовил я,

но к беззаветному походу,

в котором будем мы друзья,

Народом будем, а не сбродом!

Я утверждал, что пробил час,

что нужно — Быть! Наследник датский

того же требовал от нас,

что и мундир мой комендантский.

Нет, я ни в чем вас не виню.

Молекула всеобщей сути,

я вас в молитвах помяну,

а вы меня — в своих — забудьте!

Сознательно был выбран путь —

идти на SOS без промедленья.

Как я устал… Дай отдохнуть,

Создатель мой, хоть на мгновенье!..

Вы думали, что я шучу.

Средь обесточенных софитов

я на ветру пронес свечу

для легионов неофитов.

Они придут. Снесут в музей

Мои смешные эполеты,

забавой сделав для детей…

Но мне не нужно знать об этом.

 

Сон №

Я бежал с отцом из плена,

Я захлебывался сном.

Мне казалось: время - Время! –

Остановлено огнем. 

Кровоточила земля, 

И бинтом сползало небо…

Мой отец упал… И я

Понял: нет меня! Я не был!

Не родился, нет меня!!!

Положив отца на плечи, 

Я пополз сюда - к своим, - 

Где светилась жизнь, как Вечность. 

Где он не был молодым.